Небо сингулярности - Страница 76

– Глубокая Сингулярность, – многозначительно заметила Сестра Седьмая. – Машины живут и размножаются. Эволюция корнукопий.

– Не понимаю. Чем это вызвано?

– Возникающее само собой свойство сложной инфоэкологии. Жизнь расширяется, заполняя экологические ниши. Теперь машины воспроизводятся и размножаются, а когда Фестиваль максимизирует энтропию, – деградируют в путевую станцию.

– Деградируют в… – Он уставился на Критикессу. – То есть ты хочешь сказать, что это только временное состояние?

Сестра Седьмая посмотрела на него безмятежно.

– А что навело тебя на противоположную мысль?

– Но… – Буря огляделся. Увидел заброшенные поля, превращающиеся в поляны сорняков, уходящие назад выгоревшие деревни и странные артефакты. – К этому никто не готов, – произнес он слабым голосом. – Мы думали, так оно будет и дальше!

– Некоторые приготовятся, – сказала Критикесса. – Корнукопии размножаются. Но Фестиваль идет дальше, цветком, расцветающим в свете звезды перед следующим броском через холодную темную пустыню.

Ранним утром следующего дня показался Плоцк. До вторжения Фестиваля это был пряничный базарный городок тысяч в пятьдесят душ – крепость региональной полиции, тюрьма, два собора, музей и порт дирижаблей. Кроме того, здесь была самая северная железнодорожная станция на планете – пункт отправления барж к хуторам, точками рассыпанных по степи к Северному океану.

Сейчас его едва можно было узнать. От целых районов остались пятна пепелищ, зато группа изящных башен поднималась до полпути в стратосферу на месте бывшего собора. Буря смотрел, разинув рот, как какая-то зеленая тварь плюнула из окна в середине башни пылающим светом, который закрутился по небу и пронесся над их головами со странным двойным ударом грома. Запах – наполовину пороховой дым, наполовину орхидеи – снова вернулся. Сестра Седьмая села и втянула в себя воздух.

– Приятен запах диких сборщиков ранним утром. Выгрузка л’амурчиков в Фестиваль и милиция киборгов. Шпили из кости и бивней. Жажда апокалипсиса.

– О чем ты бормочешь! – Буря сел на край стопки вонючих одеял, из которых Критикесса соорудила себе гнездо.

– Спятила совсем наноструктура, – ответила она довольно. – Цивилизация! Свобода, Справедливость и Американский Образ Жизни!

– Что еще за дикобраз жизни? – спросил Буря, вскрывая батон жирной чесночной колбасы и отрезая себе кусок инкрустированным перочинным ножом. Борода дико чесалась, он уже несколько дней не мылся, и, хуже всего, он чувствовал, что начинает понимать Сестру Седьмую. (Никто не должен быть принужден понимать Критика: это жестокая и причудливая кара.)

Над головой вспыхнуло яркое зеленое сияние, полыхнув в дверном проеме и осветив грязные углы избы.

– ВНИМАНИЕ! ВЫ ВОШЛИ В КАРАНТИННУЮ ЗОНУ! НАЗОВИТЕ СЕБЯ НЕМЕДЛЕННО!

Глубокий низкий рев отдался у Бури в костях. Он сжался и заморгал, уронив колбасу.

– Почему ты им не отвечаешь? – спросила Сестра Седьмая беспричинно спокойно.

– Не отвечаю?!

– ВНИМАНИЕ! У ВАС ТРИДЦАТЬ СЕКУНД, ЧТОБЫ ПОДЧИНИТЬСЯ!

Изба затряслась. Буря шагнул вперед и споткнулся, наступив на колбасу. Выйдя из себя, он бросился к двери.

– Прекратите бардак! – завопил он, тряся кулаком в воздухе. – Уже человеку позавтракать спокойно нельзя, чтобы вы тут же не влезли, кретины гнусные? Дебилы бескультурные, чтоб вам герцогская шлюха в суп нассала по ошибке!

Свет резко отключился.

– ОХ, ВИНОВАТ! – произнес усиленный голос. И потом, потише: – Это вы, товарищ Рубинштейн?

Буря разинул рот, глазея на летающий изумрудный ромб. Потом посмотрел вниз и увидел на дороге одного из людей Тимошевского – но совсем не такого, каким тот был в Новом Петрограде.

* * *

Рашель сидела на койке, напрягаясь и нервничая. Не обращая внимания на стуки, звяканье и редкие удары в заднюю переборку, она отчаянно старалась прочисть себе мозги. Ей предстояло принять несколько тяжелых решений, и если она выберет неверное – Мартин точно умрет, и более того, она тоже умереть вместе с ним. Или, что еще хуже, ее могут преждевременно отозвать, и тогда не будет ни одного шанса выполнить ее истинное задание. И поэтому мыслить ясно, не отвлекаясь на тревогу, было трудно.

Тридцать минут назад в ее дверь постучал посыльный. Наспех застегнув китель, она открыла.

– Лейтенант Зауэр шлет вам привет, мадам, и просит вам напомнить, что военно-полевой суд состоится сегодня, в четырнадцать ноль-ноль.

Она заморгала как идиотка.

– Какой такой военно-полевой суд?

Посыльный ответил невозмутимо:

– Мне неизвестно, мадам. Господин лейтенант только велел сказать вам…

– Да, поняла. Вы свободны.

Он ушел, и она быстро натянула сапоги, прошлась по волосам расческой и побежала поискать кого-нибудь, кто в курсе.

Кавторанг Муромец находился в офицерской кают-компании и пил чай.

– Что там такое насчет военно-полевого суда? – налетела на него Рашель.

Он посмотрел на нее с непроницаемым лицом.

– А, ничего особенного. Тот инженер, что арестован. Не идти же в бой, пока он у нас на борту? Вот старик и назначил слушание на сегодня, чтобы покончить с этим делом.

– В каком смысле? – спросила она ледяным голосом.

– Ну нельзя же человека расстрелять без суда, – ответил Илья, едва давая себе труд скрыть презрение. Он постучал стаканом рядом с самоваром. – Суд здесь будет, сегодня после обеда. Там и увидимся.

Дальше Рашель помнила, что оказалась у себя в каюте. Как она туда попала – выпало из памяти. Ее знобило и тошнило.

«Они хотят убить Мартина, – поняла она. – Потому что иначе им до меня не добраться».